«В неживой тиши кабинета я считаю минуты». (с)
Совещание прошло скомкано, ничего определенного не сказали. Молчали, хмуро уставившись в стену, затем разбрелись, стараясь не сталкиваться глазами: каждый прекрасно понимал, что тут, в столице, замершей в предвкушении ввода вражеских войск, остались одни только неудачники.
- Что делать с архивом, герр Бёк? – вопрос повис в воздухе, усталый офицер, чьи виски инеем серебрила седина, нехотя посмотрел на сослуживца.
- Что угодно, – сухо уронил в тишину. – Уже не важно, герр Асада.
Макото кивнул, спрашивая, вообще-то, ради формальности. «Он хотя и азиат, но настоящий ариец», – характеризовали Асаду при штабе в первый же день его визита в Берлин.
Пустота коридоров казалось неживой, давящей. Крутые ступени, эхо шагов, скрипучая дверь кабинета с потертой ручкой. Внутри в лучах пробивавшегося сквозь закрытые шторы солнца кружилась пыль. Офицер усмехнулся, убирая со лба упавшие волосы: здесь ничего не менялось.
Холодные пальцы прочертили на серой столешнице ровные заметные линии, и потревоженная пленка памяти защелкала, отматываясь назад. В жизни Асады все шло по четкому плану, от университета до окончательного командирования в Германию, где по молодости, пораженный черно-белым величием главного города, он не мог отвести восхищенного взгляда от плакатов с улыбающимися актрисами да смелыми пропагандистскими лозунгами. В Берлине новая эпоха витала в воздухе, и японцу так хотелось соответствовать ей.
Даже вернувшись домой, он безропотно принял католическое смирение, выучил язык, впихнул в тесную служебную квартирку раздолбанное пианино, занявшее едва ль не полкомнаты. Не для себя – для приятеля Ю, чей музыкальный талант Асада не уставал хвалить, обещая, что однажды они выстроят новое общество, где друга ждет мировая слава.
Готические свечи коптили. Ямагучи, задумчиво рассматривая кривые тени, отбрасываемые на грозный портрет гения, кивал невпопад: из Ю вышел плохой ученик, что искренне расстраивало свежеобращенного адепта ницшеанских идей. Накануне отъезда, замучившись говорить со стенкой, Асада продемонстрировал товарищу книгу, которую фактически знал на память.
- Положу сюда, – подчеркнул, нарочито медленно опуская тяжелый крест в грамотно прорезанный томик. – Будет туго, продашь и станешь богатым человеком.
О происхождении креста офицер тактично умолчал, впрочем, Ямагучи и не спросил бы: музыкант был слишком зациклен на себе и чертовых нотах.
- Ты меня не слушаешь, Ю.
- Лучше тебе туда не лезть, Гара-кун.
- Гара-сан, – поправил Макото свое школьное прозвище. Беседа не клеилась: красноречия предательски не хватало.
Асада не сомневался в верности выбранного курса, он вырос без отца и, незаслуженно натерпевшись обид, давно убедился, что люди от рождения не равны, подонки плодят подонков, земля задыхается от лишних человеческих особей, потому лучшие обязаны сдержать эту деградацию.
- Если приравнять быдло к рабам, оно само выродится, – морщился Макото, с ненавистью косясь на нищих у ворот ресторана. – В новом мире будут жить лишь достойные личности.
Но каждый раз, когда Гара поднимал эту тему, Ю почему-то всегда сразу же останавливал его, брал за руку и смотрел сочувствующе, как на помешанного, будто хотел сказать: «Ничего, это пройдет. Это лечится». Шаг от гордости до гордыни...
Холодное дуло верного маузера обожгло висок, ставя жирную точку, не позволяющую запятнать честь позорным судом – не имеет значения, каким: военным иль личным. Молитва зашивала последние сомнения на ходу:
«...Верую твердо во все, чему учит Единая, Святая, Католическая, Апостольская, истинная Церковь. Твердо уповаю, что милосердие Божие отпустит мне все грехи...»
Он никого не жалел: ни себя, ни тех, кого лишил жизни. Разве только немного переживал за полосатого кота по кличке Шнайдер, оставленного в Японии... Макото спас его, тогда еще котенка, из-под колес, принес домой под пальто, назвал в честь сослуживца, поскольку своенравное создание копировало Фрица во всем, кроме, пожалуй, излюбленного едкого «Scheiße».
- Надеюсь, Ю-кун позаботится о тебе.
Выстрел заставил стекла устрашающе вздрогнуть. Танковые колонны освободителей уже вовсю закатывали цветы в асфальт, хотя стены черного кабинета пока не дребезжали от грохота. Так, в тишине и вере, уходили лучшие из людей.
The end
Написано и отредактировано: 29.04.2015 г.
Минск, Беларусь